Неточные совпадения
Давид был тем же матушкиным
сынком, как и Виктор Васильич; эти молодые люди весело шли по одной дорожке, и у обоих одинаково было парализовано самое
дорогое качество в каждом человеке — воля, характер.
Как раз в это лето, в июле месяце, во время вакаций, случилось так, что маменька с
сынком отправились погостить на недельку в другой уезд, за семьдесят верст, к одной дальней родственнице, муж которой служил на станции железной
дороги (той самой, ближайшей от нашего города станции, с которой Иван Федорович Карамазов месяц спустя отправился в Москву).
— Ну, теперь здравствуй,
сынок… Принимай
дорогих гостей.
— А вы вот посидите тут, — продолжала она простодушным и очень развязным тоном, — отдохните немножко, выкушайте с
дороги чайку, а я схожу да приготовлю его на свидание с вами. Это ваш
сынок, конечно? — заключила Катишь, показывая на мальчика.
Но сколько старики ни тратили убеждений, в конце концов все-таки пришлось уступить. Собрали кой-как рублей двести на
дорогу и на первые издержки и снарядили
сынка. В одно прекрасное утро Николай сел с попутчиком в телегу — и след его простыл, а старики остались дома выплакивать остальные слезы.
— Спасибо,
сынок! — сказал он, выслушав донесение о действиях отряда по серпуховской
дороге. — Знатно! Десять поляков и шесть запорожцев положено на месте, а наших ни одного. Ай да молодец!.. Темрюк! ты хоть родом из татар, а стоишь за отечество не хуже коренного русского. Ну что, Матерой? говори, что у вас по владимирской
дороге делается?
— Ты барин, генеральский сын, а и то у тебя совести нет, а откуда ж у меня? Мне совесть-то, может,
дороже, чем попу, а где ее взять, какая она из себя? Бывало, подумаю: «Эх, Васька, ну и бессовестный же ты человек!» А потом погляжу на людей, и даже смешно станет, рот кривит. Все сволочь, Сашка, и ты, и я. За что вчера ты Поликарпа убил? Бабьей… пожалел, а человека не пожалел? Эх, Сашенька, генеральский ты
сынок, был ты белоручкой, а стал ты резником, мясник как есть. А все хитришь… сволочь!
По всем
дорогам…” — “Наш
сынок…”
— Я здесь,
сынок, здесь! — пробормотал он торопливо и со злобой толкнул в спину какого-то ротозея, стоявшего ему на
дороге. Теперь огромной, крикливой толпою все двигались к Пилату, на последний допрос и суд, и с тем же невыносимым любопытством Иуда быстро и жадно разглядывал лица все прибывавшего народа. Многие были совершенно незнакомы, их никогда не видел Иуда, но встречались и те, которые кричали Иисусу: «Осанна!» — и с каждым шагом количество их как будто возрастало.
— Так вот, гости мои
дорогие, — немного погодя продолжал свой рассказ Трифон Лохматый, —
сынок у меня тысячами ворочает, кажись бы, мог помочь отцу при его крайности, ан нет, не туда оно пошло, не тем пахнет, женины деньги и все ее именье мой Алексей к своим рукам подобрал, и она, бессчастная, теперь сама без копейки сидит.
— Здравствуй, верный
дорогой, избранный воин мой… Со врагом храбрей воюй, ни о чем ты не горюй! Я тебя,
сынок любезный, за твою за верну службу благодатью награжу — во царствие пределю, с ангелами поселю. Слушай от меня приказ: оставайся, Бог с тобой и покров мой над тобой.
Да не подумает
дорогой читатель, что, сопоставляя чисто классическое учебное заведение со своего рода воспитательным для московских «матушкиных
сынков» учреждением, мы имеем какую-нибудь заднюю мысль. Ничего кроме чисто топографического указания места, где помещалась первая школа, в стенах которой начал свою отдельную от родительского крова жизнь Николай Савин — не заключается в вышеприведенных строках.
— Губарев?! С легким вас приездом… Как же, как же, слыхали.
Сынок ваш, можно сказать, по параллельным брусьям первый, по словесности первый, запевало знаменитый, знак за отличную стрельбу имеет… В креслице не угодно ли… Да, может, вы с
дороги, с устатку, не перекусите ли чего, пока до разговора дойдем?
Ныне уж не то: мотишка-сынок, тайком от отца, читает «Вечного жида», курит
дорогие сигары и пьет напропалую шампанское.
Пизонский, недолго думая, взял ребенка; сомлевшую мать взяли бабы и повели ее в баню к купчихе Загогулиной; но Матрешка
дорогою выпросилась искупаться на портомойной пристани, искупалась, заколотилась в лихорадке и через два дня умерла от жестокого, неизлечимого воспаления. «Семибатешный
сынок» остался на руках Пизонского.